Едва  Самур,  отправляясь на  охоту,  скрылся  в  джунглях,  как  кусты
зашевелились,   и   шесть  серых  степных  хищников  вывалились  на   тропу.
Прилизанный обнюхал след  и  угрожающе зарычал,  всматриваясь в  темный лес,
куда убежал ненавистный овчар.
     Стая вытянулась цепочкой и пошла к разрушенному мосту.
     Монашка лежала у  входа в  логово,  преграждая путь волчатам которым не
терпелось выбраться на  волю.  Когда кто-нибудь из них особенно упорствовал,
она, не оборачиваясь, тихо рычала, и в голосе ее они слышали особо тревожные
нотки.  Волчата исчезали в норе, но через минуту-другую забывали материнское
предостережение и опять начинали теребить ее спину, загородившую выход.
     Наконец  тишина  в  природе  усыпила  бдительную волчицу,  она  встала,
потянулась и,  еще раз обнюхав воздух,  разрешила малышам выйти,  но сама не
спускала желтых внимательных глаз с окрестных кустов. Волчата разбежались по
площадке,  начали баловаться и  приставать к  матери,  удивляясь ее странной
сдержанности.
     Вдруг сверху на  площадку скатился небольшой камень,  за ним посыпалась
мелочь.  Монашка издала звук,  означающий "опасность!",  и волчата мгновенно
скрылись в черном зеве норы. Теперь глаза ее неотступно следили за кустистым
склоном над логовом.  Она стояла на площадке в  тени орешника мордой к норе,
вся сжавшись, как пружина. К сожалению, воздух в распадке только нагревался,
воздушный поток шел  снизу вверх и  ничего не  объяснял ей.  Через несколько
минут внизу тихо задвигались кусты. В нос Монашке ударил запах стаи. Вот кто
пожаловал! Волчица ощетинилась.
     Снова посыпалось с  крутого склона,  камни стукнулись рядом с Монашкой,
она сделала скачок и, уже не сомневаясь больше в опасности, загородила собой
вход.  Снаружи торчала лишь ее хищно оскаленная морда и  поблескивали злобно
прищуренные глаза.
     Один из стаи,  не удержавшись на крутой осыпи выше площадки,  покатился
вниз и  шлепнулся о  каменную плиту в  двух метрах от  Монашки.  Он не успел
вскочить,  а  волчица  уже  оседлала его,  рванула за  горло,  и  смертельно
раненный противник полетел  в  кусты  ниже  прогулочной площадки.  Монашка с
бешеными глазами снова  закрыла собой  детей и  стала ждать,  грозно рыча  и
подергиваясь от возбуждения. Самур, где ты?..
     Прилизанный не  стал больше выжидать.  На площадку вывалились сразу три
волка,  от  моста  гигантским прыжком выскочил вожак  и  еще  один.  Монашка
инстинктивно подалась назад и  скрылась в норе.  Борьба со стаей была не под
силу. Тотчас же в черное отверстие всунулась гололобая морда. Минуты две там
длилась возня,  сильный вожак  с  искусанными лапами  и  кровоточащей мордой
выволок упирающуюся волчицу,  она грызла его, хотя и сама истекала кровью, и
тут на нее навалились все волки. От нее пахло собакой. Раздался хриплый вой,
стоны,  сильные и ловкие хищники сбились в клубок,  кто-то полетел вниз,  но
как ни яростна была борьба, а исход ее уже был предрешен.
     Монашка еще билась в предсмертной судороге,  а из логова,  привлеченные
стоном матери, высунулись щенки. Они тоже пахли собакой. Да, собакой!..
     Минута -  и  все было кончено.  Жестокая месть свершилась.  На площадке
осталась лежать растерзанная волчица и три волчонка.
     Убийцы  крутились  среди  трупов.  Волки  деловито  обнюхивали кровь  и
зализывали свои раны.  Вожак прихрамывал.  Он спустился на тропу, четыре его
спутника выстроились в  цепочку позади Прилизанного,  и  волки тяжелой рысью
пошли по распадку к реке.
     Чудесный день  разгорался.  Солнце  вошло  в  зенит.  Скрипели в  траве
кузнечики. Мир излучал добро. А в распадке пахло кровью.

Самур издалека почувствовал недоброе:  на тропе опять встретились следы
волков. Свежие следы.
Бросив туренка, он большими прыжками помчался вперед, вывалив язык. Вот
и камни у моста. А в камнях - труп молодого волка. Еще скачок - и он взлетел
на свою площадку.
     ...Долгий жалобный вой  заставил все  живое  смолкнуть и  прислушаться.
Высокий,  гневный и трагический вопль повторился. Дрогнули тонкие ноги серн,
и  они испуганно прижались к  земле.  Морозным ознобом тронуло спину оленя в
лесу,   он  замер,   выставив  уши.   Все  стихло  в  распадке,  а  высокий,
душераздирающий вой повторялся еще и еще,  он летел над горами к небу, и все
цепенело от сигнала чужого горя.  Кажется, остановилось на мгновение солнце,
удивленное плачем  бедной души,  и  растерянно закружились на  месте  пышные
облака,  упал ветер и перестал шептаться зеленый лес.  Кому-то больно. Очень
больно.